Блокнотик Centaur’а

Стихотворение Симонова "Серые глаза - рассвет" считается переводом "The Lovers' Litany" Киплинга.

И по-моему — зря. Мы же не считаем "Горные вершины спят во тьме ночной" Лермонова переводом из Гете. Написано под влиянием — да. Но не перевод. Вот по-моему у Симонова так же.

Во-первых форма. У Киплинга каждой из четырех женщин посвящено 8 строчек. Причем последняя - рефрен "Love like ours can never die". У Симонова - четыре. И рефрена нет. Поэтому нет и заголовка "Литания влюбленных", так как нет собственно литании.

Во-вторых, образный ряд.

У Киплинга

Eyes of grey -- a sodden quay,
Driving rain and falling tears,
As the steamer wears to sea
In a parting storm of cheers.
Sing, for Faith and Hope are high --
None so true as you and I --
Sing the Lovers` Litany:
«Love like ours can never die!"

У Симонова

Серые глаза - рассвет,
Пароходная сирена,
Дождь, разлука, серый след
За винтом бегущей пены.

У Киплинга пароход только отчаливает от причала и пассажиры перекрикиваются с провождающими. У Симонова он уже набрал ход и его от оставшихся на берегу отделяет "серый след за винтом бегущей пены". (и вообще по-моему у Симонова пароход речной, а не морской).

У Киплинга

Eyes of black -- a throbbing keel,
Milky foam to left and right;
Whispered converse near the wheel
In the brilliant tropic night.
Cross that rules the Southern Sky!
Stars that sweep and wheel and fly,
Hear the Lovers` Litany:
Love like ours can never die!"

У Симонова

Черные глаза - жара,
В море сонных звезд скольженье,
И у борта до утра
Поцелуев отраженье.

То есть у Киплига яхта несется по довольно приличной волне на всех парусах, разбрасывая в стороны пену, а звезды в небе пляшут и кружатся от качки. Что не мешает влюбленным общатся не отрывась от штурвала. А у Симонова - зеркально гладкое штилевое море. Скорее всего потому что для Киплигна плавание под парусом — личный опыт, а для Симонова — только воображаемые картинки из прочитанных книг.

У Киплинга Eyes of brown -- a dusty plain
Split and parched with heat of June,
Flying hoof and tightened rein,
Hearts that beat the old, old tune.
Side by side the horses fly,
Frame we now the old reply
Of the Lovers` Litany:
«Love like ours can never die!"

У Симонова

Карие глаза - песок,
Осень, волчья степь, охота,
Скачка, вся на волосок
От паденья и полета.

Ну совсем разные картины ­— верховая прогулка в июньскую жару и псовая охота на волков осенью. В Англии не бывает волков и степей, а в Индии — осени. Поэтому Киплинг такого написать не мог. А вот выросший в Рязани, на границе леса и степи Симонов — друоге дело.

У Киплинга

Eyes of blue -- the Simla Hills
Silvered with the moonlight hoar; Pleading of the waltz that thrills,
Dies and echoes round Benmore.
«Mabel,» «Officers,» «Good-bye,"
Glamour, wine, and witchery --
On my soul`s sincerity,
«Love like ours can never die!"

У Симонова

Синие глаза - луна,
Вальса белое молчанье,
Ежедневная стена
Неизбежного прощанья.

Тут по-моему у Симонова получилось сильнее, чем у Киплинга. У Киплинга небольшой курортный роман в Симле, городе в предгорьях Гималаев, куда англичане, служившие в Индии ездили отдыхать от тропического климата.

А у Симонова "Ежедневная стена неизбежного прощания". Это как? Это когда ты каждый день видишь эту женщину (видимо работаешь вместе), но не выходишь за пределы чисто служебных отношений. И даже коснуться ее ты можешь только на каком-то корпоративном празднике, и то - только если она проявит инициативу - вальс-то белый, и всё равно не скажешь ей ничего.

Кстати, порядок куплетов тоже разный. У Киплинга серые-черные-карие-синие, у Симонова серые-черные-синие-карие.

И в последнем восьмистишии у Киплинга

Maidens of your charity,
Pity my most luckless state.
Four times Cipid's debtor I —
Bankrupt in quadruplicate.
Yet, despite this evil case,
And a maiden showed me grace,
Four-and-forty times would I
Sing the Lovers' Litany:
«Love like ours can never die!"

У Симонова

Нет, я не судья для них,
Просто без суждений вздорных
Я четырежды должник
Синих, серых, карих, черных.

Как четыре стороны
Одного того же света,
Я люблю - в том нет вины —
Все четыре этих цвета.

Киплинг ощущает лирического героя задолжавшим Купидону, а Симонов - тем женщинам, которые дарили герою вышеописанные чудесные мгновения.

Ну про сорок четыре повторения литании (которая выпала совсем) Симонов по-моему написать не мог потому что в русской литературе уже существовали хармсковские "раз два три четыре и четырежды четыре" и "сорок четыре веселых чижа". Поэтому у читателя буквальный перевод four-and-forty times вызвал бы сниженные ассоциации, совершенно не уместные в данном лирическом стихотворении.

X-Post to LJ

Когда в Ширре пояавился пункт выдачи Озона, он размещался в одной из хоббичьих нор. Поэтому хоббиты называли его Ozone Hole.

Тут пришла в голову мысль что есть у нас в культуре по нескольку писателей с одинаковыми фамилиями (а иногда и именами). Иногда есть общественный консенсус кто из них первый и главный. Иногда в разных субкультуах более значимы разные. Вот попробуйте ответить на эти вопросы сходу, не задумываясь долго:

Как звали писателя Стивенсона:

1. Роберт
2. Нил

Какое отчество у фантаста Бориса Штерна:

1. Гедальевич
2. Евгеньевич

Что написал граф Толстой:

1. Воскресенье
2. Хождение по мукам
3. Князя Серебряного

Какое отчество у поэта Владимира Попова, думаю никто сходу не скажет. Спрошу какую песню он написал:

1. Здравствуй милая картошка
2. Присяду на крыльцо перед дорогой дальней

Когда-то давно я писал, что странно отсутствие альтерантивно исторических текстов где главной героиней является Софья Алексеевна, и что малореально написать альтернативную историю, где переигрывается Крымская война.

С тех пор Галина Гончарова написала аж пять томов про Софью-попаданку, а Сергей Лысак - "Черномонский призрак".

Но есть еще один период в русской истории где что-то пошло не так - убийство Павла I.

Вот теперь мы с Ириной обсуждаем концепцию романа про попаданца, предотвращающего гибель Павла и те политические и экономические последствия, к которым это может привести.

Ирина предложила в качестве реципиента для попаданца Николая Петровича Шереметьева. Мне эта идея не понравилась. Шереметьев достаточно хорош и сам по себе, как и Безбородко. Поэтому использовать его тело в качестве реципиента для попаданца - растрата ценного ресурса.

Мой вариант был - попаданец попадает сначала в париж, и активно участвует в деятельности Якобинского клуба. После термидора бежит в Россию, где выдает себя дворянина, бежавшего от революции (возможно, реципиент и в самом деле был дворянином, а может и нет, это не важно).

Изображает из себя этакого Калиостро - мистика, алхимика, целителя. Эта роль позволяет довольно мотивированно вбрасывать и технологии и предсказания будущего. Хотя может лучше выдавать себя за индийского целителя, бежавшего из Индии после захвата его родины англичанами (вопрос в том какая это родина - для Бенгалии поздно, для Майсура и Дели - рано). Правда тогда попытка открыть кому-то там глаза на происки Уитворта, активно поддерживавшего заговор может быть принята за естественную у индуса англофобию.

В частности, вылечивает от туберкулеза Прасковью Ковалеву-Жемчугову, и от гипертензии Безбородко. Если Безбородко немного подлечить, то глядишь Платон Зубов до 1801 года и не доживет. Или доживет где-нибудь в опале в отдаленном поместье. У Безбородко есть что ему припомнить.

Хотя конечно заговор против Павла был обширен и одними Зубовым и Паленом не ограничивался. Поэтому одного Безбородко мало.

Шереметьеву в общем чин гофмаршала был сильно пофиг. В реальности он плюнул и удалился от двора. Но есть Прасковья. Которая на графа имеет достаточно сильное влияние, В частности когда тот запил после смерти отца, именно она заставила его взять себя в руки. В нашей истории в конце правления Павла Прасковье не до того - у нее обострение туберкулеза, пропал голос, она страдает от того, что живет с Шереметьевым в грехе (обвенчались они уже при Александре).

А если у неё будет здоровья побольше? И тот же самый иноземный мистик и целитель подскажет Николаю Петровичу, что если он не женится на Прасковье сейчас, то через пять лет её потеряет?